Слабых несет ветер - Страница 42

Земле не миллионы лет, она молоденькая и игривая девушка. Она так кокетничает шапочкой ледников, так бахвалится золотистостью песков и зеленью лесов! И это ее фуэте вокруг себя самой просто эротично. Он даже увидел как бы ножки на пуантах, которыми она раскручивает леса, поля и горы. А на нее вожделенно пялятся Марс, Сатурн и Плутон.

«Понятно, — подумал Георгий. — У Юпитера другой интерес — Венера».

Ему стало обидно и больно, что люди не видят красоты мира, в котором живут, что они не участвуют в этом танце любви природы, что они не жалеют эту свою молоденькую матушку Землю, которая полна страсти и желаний.

«Неужели надо всем умереть, чтобы это понять?» — думал он.

Он слетел с тороса. Ему не хотелось к людям с пустыми глазами, которым нравится смерть. Но пока он не видел других. Ему уже не хотелось летать. Делов! Он вдруг остро вспомнил радости живой жизни, вкус воды, шершавость персика, запах Алкиных подмышек, такой теплый и горьковатый, но такой единственный во вселенной, что он заплакал. Слезы вытекли из глаз на пятой минуте его клинической смерти, и сердце выстрелило маленький зубчик на электрокардиограмме.

— Запустилось! — сказал потный, измученный врач-реаниматолог, который, получив на дежурстве столь юного инфарктника, просто озверел от гнева на жизнь, что без жалости отдает смерти молодость. «Чертова страна! — кричал он. — Наделала, сволочь, оружия, носится по миру, чтоб кто-нибудь его купил хоть за копейки, а потом на эти деньги будет делать новые пушки, а медаппаратуры нет, лекарств нет. Да просто ничего нет, чтоб человеку хотелось жить. Отняла родина-мать, еб ее мать, у человека радость существования. Девятнадцать лет дитю! Девятнадцать! Да я б на месте начальства этой страны совершил коллективное самоубийство за одного этого парнишку. Ну что за мудаки, что за страшилы стоят и рулят в бездну! Ты, спятившая с ума Россия, открой пьяные зенки!»

Этот зубчик на электрокардиограмме был знаком, был ответом на эту не правильную по словам, но точную по существу молитву доктора — молодые должны жить. Потом был второй зубчик и третий… Слезы со щек Георгия слизала девочка-практикантка. «Это божественные слезы», — сказала она.

В то же утро с острой болью в сердце проснулась Наталья-Мавра. В кухне она накапала себе валосердин, положила под язык коринфар и легла не в супружескую постель, а на диванчик в гостиной. «Не хочу рядом с ним помирать», — сказала она вслух. И потом долго думала над этими словами.

Фатальная неудачливость с мужским полом давно требовала анализа типа: ну что я за дура такая? Ведь не кривая, не косая! И сейчас, свернувшись калачиком и прислушиваясь к собственной аритмии, она хотела наконец обсудить с самой собой себя самою. Но аритмия увела ее в сторону от себя любимой.

Думалось о том, что круг жизни, по которому идет человек, большой, и не у всех хватает на него сил. «Но нельзя сходить с дистанции. Ни за что!» — сказала она себе. Ибо никуда не девается непрожитое, непройденное.

Оно остается на земле другим людям, и им приходится донашивать то, что было сброшено на полпути слабыми.

А это, как правило, горе и нелюбовь. Дети потом несут груз недожитых жизней отцов и матерей. А жизнь свою надо проживать полно, даже горькая жизнь должна быть исчерпана до дна. Конечно, для этого нужны отвага, мужество… Да нет же! Глупости! Это же просто, как убирать за собой. Полный круг жизни — это и рождение, и посев, и уборка. Нельзя уходить, не сделав круг. Нельзя после себя оставлять грязь. Но Боже! Боже!

Она видела миллионы людей, ушедших не по своей воле.

Их куда, больше, чем живых. И человечество гнется под тяжестью недожитых жизней. А сгубленные смотрят на него сверху пустыми остекленевшими глазами без жалости и сочувствия. Они вышли из игры. Наталья плакала в подушку, и злые слезы прожигали дорогой импортный бархат. А в это время девочка-медсестра сцеловывала со щек Георгия божественные слезы. А врач ругался матом на людей-убийц, многажды увеличивающих не только чужое, но и тем самым собственное горе.

— Это безнадежно, — сказала Наталья, высмаркиваясь в подол халата. — Мир безнадежен.

В пустой квартире, в которой никто не ночевал, долго трезвонил звонок из больницы. Его слышала только молодая девушка на портрете. Она вышла из-под стекла и босыми ногами прошла по квартире. «Да, всюду заложено тринадцать, я помню», — думала она. Но это просто. И дом чуть дрогнул, будто выдохнул, и уже не было тринадцатой кафельной плитки. Девушка вынула из лежавшей на полу цифры жало, оно было в открытом животе тройки, цифра распрямилась и стала птичкой, которая выпорхнула в форточку. Телефон звонил до тех пор, пока не истекла водой единица и не высох после нее пол. В отличие от других та, что из-за стекла, прошла свой путь до конца. Она не оставила зла, она убрала за собой. Хотя могла бы сказать, что «Другого материала для добра, кроме зла, нет. Для счастья нужно горе. Для жизни нужна смерть». И девушка вернулась под стекло. Она была спокойна и прелестна, и она знала…

…Знала, что вырастут мальчики Павел и Михаил, но так и не узнают, что братья. Не найдется силы встретиться родителям. Они покинут страну, потому что им будет здесь неинтересно. Впрочем, все уже ведь есть… И вчера, и завтра. Они уже где-то далеко и не говорят по-русски. Но жизнь их полна и насыщенна.

…Вырастет Алка. У нее тоже будет двое сыновей. Она будет с ними маяться, потому что характером они будут в безвинно убитых предков. Вот они никуда не уедут, они останутся. От них пойдет род.

…Кулачев похоронит и Марусю, и Веснина, и Тоню, и Наталью. Он будет называть себя «гробовых дел мастер».